Завершая книгу, попытаемся дать себе отчет в том, что удалось в ней сделать и какие, поднятые ходом исследования проблемы и вопросы, остались без ответа.
Основной результат работы, как он видится автору, состоит во введении и разработке категориального комплекса "критическая ситуация – переживание". Введение категории критической ситуации позволило разрозненные психологические представления о стрессе, фрустрации, конфликте и кризисе синтезировать в целостную, внутренне дифференцированную конструкцию, различающую эти экстремальные ситуации не как эмпирические "вещи", а как теоретические типы. Различаются они главным образом по тем внутренним необходимостям жизни, реализация которых в данных условиях психологически невозможна.
Переживание не ведет непосредственно к реализации этих необходимостей, оно направлено на восстановление психологической возможности деятельности по их реализации. Если уподобить критическую ситуацию падению бегущего человека, то переживанию будут соответствовать усилия, потраченные им для того, чтобы встать на ноги и получить тем самым возможность снова продолжить бег. Этот образ кажется подходящим лишь для внешней деятельности, но он применим и по отношению к деятельности внутренней. Например, переживание конфликта, делающего невозможной внутреннюю деятельность выбора, не производит этот выбор, а лишь перестраивает сознание до тех пор, пока он не станет субъективно возможен. [67]
В реальном жизненном процессе эти две активности – переживание и деятельность – могут перетекать друг в друга и даже реализовываться в одном и том же акте, но задача психологической теории как раз в том и состоит, чтобы расчленять эту непосредственную реальность, устанавливая "чистые" закономерности, переплетенные в едином процессе жизнедеятельности.
Этой же задаче установления "чистых" закономерностей, но уже не для отделения друг от друга деятельности и переживания, а для анализа самого процесса переживания служит построение типологии жизненных миров, приведшее к выделению четырех принципов (удовольствия, реальности, ценности и творчества), регулирующих протекание переживания.
Хотелось бы подчеркнуть мировоззренческий смысл выделения двух последних принципов в качестве самостоятельных закономерностей: он состоит в демонстрации принципиальной, философско-методологической ограниченности психоаналитической теории защитных процессов, знающей только принципы удовольствия и реальности и сводящей к ним высшие, духовные закономерности психической жизни.
Итак, основной результат исследования – введение и типологизация категорий критической ситуации и переживания-деятельности. Подведение итогов было бы неполным, если бы мы ограничились констатацией позитивных результатов и обошли молчанием вопросы и проблемы, актуализированные ходом исследования, но не нашедшие отражения в книге. Невозможно обсудить все эти вопросы, формулировкой которых мы обязаны коллегам, взявшим на себя труд ознакомиться с книгой в рукописи. Однако по трем наиболее частым и важным из них нам хотелось бы дать хотя бы самые краткие разъяснения.
Первый возрос таков: можно ли говорить о переживании положительных экстремальных событий? Заданный в таком виде, он неявно предполагает, будто бы в книге речь шла о переживании отрицательных событий. Большинство наших иллюстраций в самом деле наталкивает на такое понимание, но, строго говоря, оценочная точка зрения на события, создающие критическую ситуацию, в тексте не проводилась. Если включить в анализ такую точку зрения, то сразу же возникает вопрос о критерии оценки события. Ясно, что этот критерий, во-первых, субъективен (даже смерть близкого родственника, как показывает, скажем, пример пушкинского "молодого повесы", событие отнюдь не всегда отрицательное), во-вторых, изменчив (такое радостное событие, как вступление в брак, увы, слишком часто меняет в сознании супругов свой знак на противоположный), но главное, что этот критерий неоднозначен в силу множественности источников оценки: то, что является положительным исходя из одной жизненной необходимости, может создать критическую ситуацию в отношении другой. Например, большой успех в реализации какого-либо мотива может привести к дезорганизации сложившейся мотивационно-ценностной целостности, и тогда это событие, являясь непосредственно эмоционально положительным, тем не менее потребует работы переживания по восстановлению нарушенного внутреннего единства. Профессор Николай Степанович из "Скучной истории" А. П. Чехова с горечью размышляет о своей жене и дочери: "Такие житейские катастрофы, как известность, генеральство, переход от довольства к жизни не по средствам, знакомства со знатью и проч., едва коснулись меня, и я остался цел и невредим, на слабых же, незакаленных жену и Лизу все это свалилось как большая снеговая глыба и сдавило их".
Итак, первый ответ на поставленный вопрос звучит следующим образом: да, так называемые положительные события также ставят перед человеком задачу переживания в той мере, в какой они, реализуя одну жизненную необходимость, нарушают реализацию других, т.е. в той мере, в которой они создают критическую ситуацию в строгом значении этого термина.
Но все-таки в обсуждаемом вопросе остается еще один, пожалуй главный, смысл: подлежит ли переживанию положительное в положительном событии? Если понимать переживание наиболее широко, как внутреннюю работу по принятию фактов и событий жизни, работу по установлению смыслового соответствия между сознанием и бытием, то ответ, разумеется, утвердительный. Вот как фрагмент подобного переживания описан проникновенным словом И. А. Бунина. Начинающий поэт Алексей Арсеньев, неожиданно попав "...в один из самых важных петербургских журналов, очутился в обществе самых знаменитых в то время писателей да еще получил за это почтовую повестку на целых пятнадцать рублей". Юноша решает тут же отправиться в город.
"Я ехал особенно шибко. Думал ли я, мечтал ли о чем-нибудь определенно? Но в тех случаях, когда в жизни человека произошло что-нибудь важное или хотя бы значительное и требуется сделать из этого какой-то вывод или предпринять какое-нибудь решение, человек думает мало, охотнее отдается тайной работе души. И я хорошо помню, что всю дорогу до города моя как-то мужественно возбужденная душа неустанно работала над чем-то. Над чем? Я еще не знал, только опять чувствовал желание какой-то перемены в жизни, свободы от чего-то и стремление куда-то..."
В этом описании мы легко узнаем переживание как работу по преобразованию психологического мира. Но мы связаны собственными дефинициями, напоминающими, в частности, что переживание – это ответ на ситуацию невозможности, или бессмысленности. Ничего подобного в приведенном примере нет, наоборот, ситуация, в которой оказался герой, может быть названа ситуацией "сверхвозможности". В ней избыток возможностей, избыток осмысленности, переполняющий душу героя и не могущий уместиться в конкретной цели и излиться в конкретном действии.
Можно выдвинуть предположение, что необходимость в переживании создается не только ситуацией невозможности, но и ситуацией сверхвозможности. Здесь не место вдаваться в подробный анализ сходств и различий между этими двумя ситуациями. Укажем лишь на то, что и та и другая в плоскости деятельности характеризуются отсутствием разрешающего их внешне ориентированного действия, ибо задача в обоих случаях не внешняя, а внутренняя, смысловая.
Вполне вероятно, что каждому типу ситуации невозможности соответствует тип ситуации сверхвозможности. Например, спортсмена, главная цель и замысел жизни которого было достижение звания чемпиона мира, ждет жизненный кризис в том случае, если из-за травмы этот замысел станет нереализуемым; но его может привести в кризисное состояние и абсолютный успех, реализовавший до конца его жизненный замысел. Замысел, который организовывал и осмыслял всю его жизнь, воплотившись, исчерпывается и как таковой отмирает, ставя перед человеком типично кризисную задачу поиска нового замысла и смысла жизни как целого.
Этими предварительными предположениями мы вынуждены завершить рассмотрение вопроса о "положительных" переживаниях, осознавая, что подробная разработка этой темы может потребовать значительных дополнений, а то и изменений общей категории переживания.
Второй из вопросов, на котором мы хотели бы остановиться, был однажды задан автору в такой форме: "Вводимое Вами понятие переживания совершенно независимо от традиционного понятия переживания или оно лишь вскрывает некоторую новую подоплеку этого традиционного понятия?" Иначе говоря, вопрос ставит под сомнение категоричность, с которой мы противопоставили наше понятие тому, которое бытует в психологии.
Отвечая на это сомнение, мы остаемся убеждены в необходимости строгого различения этих понятий, На научно-понятийном уровне, в отличие от живой обыденной речи, эти два термина не более чем омонимы. Но, противопоставив их как понятия, схватывающие различные аспекты реальности, мы получаем возможность сопоставить их, поднять вопрос о реальных отношениях и взаимосвязях этих аспектов.
Понятие переживания-деятельности фиксирует в первую очередь "экономический" аспект преобразований психологического мира, отвлекаясь, по крайней мере вначале, от конкретных форм, в которых эти преобразования отражаются в сознании и которыми они опосредуются (ибо функция сознания по отношению к деятельности, и к деятельности переживания в том числе, состоит в опосредующем эту деятельность отражении ее самой, ее материала, условий, средств, продуктов и т.д.). Понятие переживания-созерцания, как мы установили, означает определенный режим, или уровень, функционирования сознания как системы, существующий и действующий наряду с другими режимами – рефлексией, сознаванием (презентацией) и бессознательным (см. с.17-18). Переживание-деятельность опосредуется в общем случае всей многоуровневой системой сознания в целом.
Эти положения позволяют нам выдвинуть гипотезу о многоуровневом построении переживания по образцу представлений И. А. Бернштейна об уровневом построении движения. В каждом конкретном случае деятельности переживания перечисленные уровни сознания для реализации этого процесса образуют некоторое уникальное функциональное единство, в котором тот или другой уровень берет на себя роль ведущего. Скажем, в приводившемся чуть выше примере из "Жизни Арсеньева" И. А. Бунина деятельность переживания строилась преимущественно на бессознательном уровне ("тайная работа души") при активном участии уровня непосредственного переживания* ("желание какой-то перемены в жизни, свободы от чего-то и стремление куда-то"). Когда все эти "какой-то", "чего-то", "куда-то" начинают позитивно определяться, презентироваться в сознании, это говорит о том, что в работу включается уровень осознавания. В творческом разрешении так называемых "проблемно-конфликтных" ситуаций особенно важны процессы рефлексивного уровня (140).
Коснувшись проблемы представленности деятельности переживания в сознании, нельзя оставить без внимания тесно связанную с ней проблему представленности в сознании критической ситуации. Отнюдь не всякая ситуация, которая из внешней (например, психотерапевтической) позиции может быть квалифицирована как критическая, осознается и самим субъектом как таковая. Эта неточность осознания чаще всего является не просто дефектом восприятия и понимания, т.е. чем-то отрицательным, а положительным продуктом бессознательного защитного переживания, что в психотерапевтическом плане порой требует специальных усилий по разрушению сложившейся защитной иллюзии, будто бы ситуация все-таки разрешима при данных внутренних и внешних условиях. Иначе говоря, иногда приходится искусственно доводить пациента до осознания необоснованности его надежд на наличие прямого и непосредственного решения проблем, чтобы переориентировать его сознание на другую, адекватную сложившейся ситуации активность – активность сознательного переживания вместо ставшей неадекватной активности предметно-практического действия. С точки зрения гипотезы о многоуровневом построении переживания речь идет в этих случаях о психотерапевтической смене ведущего уровня переживания, о переводе его с регистра бессознательного на регистры сознавания, переживания-созерцания и рефлексии.
Возвращаясь теперь к поставленному выше вопросу, можно сказать, что понятие переживания-деятельности независимо как категория от традиционного понятия переживания* и в то же время оно вскрывает в этом последнем особую подоплеку, а именно: переживание-созерцание является одним из уровней построения переживания-деятельности, причем уровнем, в большинстве случаев наиболее "загруженным" в силу своего "промежуточного" положения между бессознательным и сознаванием. В частности, эмоциональное переживание*, как важнейший из видов переживания-созерцания (последнее, как мы помним (см. с.17), может быть не только эмоциональным), взятое в этом аспекте, выступает как фрагмент целостной деятельности переживания – фрагмент, роль, смысл и функция которого выясняются лишь в системе параллельно и последовательно текущих бессознательных, "сознавательных" и рефлексивных процессов, опосредующих в совокупности некую жизненно необходимую душевную работу. Это путь, на котором можно окончательно избавиться от все еще живучего предрассудка об эпифеноменальности эмоций. Эмоция – это не только реакция, но и акция, она не только "оценщик" жизненных ситуаций, но еще и "работник", вносящий свой вклад в психологическое разрешение этих ситуаций. (44; 237)
Наконец, последний вопрос (точнее полувопрос-полуупрек) связан с отсутствием в книге практических рекомендаций. Как же все-таки помогать другому человеку справляться с критическими жизненными ситуациями? Этот вопрос не нашел прямого отражения в книге по той простой причине, что собственный опыт автора в практической психокоррекционной работе представляется ему совершенно недостаточным, чтобы брать на себя риск давать какие-либо конкретные методические рекомендации. Делать это, исходя преимущественно из теоретических соображений, было бы по меньшей мере безответственно. Психокоррекционная, а тем более психотерапевтическая, практика (являющаяся прерогативой врача) настолько сложна и многогранна, что она в принципе не может уместиться в одну, даже самую стройную схему. Самому автору изложенные в книге у построения помогают в его непосредственной практической работе, они оказываются полезными для более ясного и четкого осмысления жизненных ситуаций пациентов, для понимания направления и хода их попыток пережить эти ситуации и для психокоррекционного "выравнивания" их переживаний. Но это, конечно, ничего не доказывает, ибо психокоррекция и психотерапия слишком искусство, чтобы можно было даже очевидные случаи успеха объяснять истинностью теоретических схем, которыми руководствовался психотерапевт, а очевидные неудачи – их ложностью.
Для того чтобы связь между теоретическими представлениями о переживании и результатами психокоррекции была не случайной, а необходимой и систематичной, должна быть поставлена и решена проблема метода. Отсутствие метода оставляет самую последовательную и аргументированную теорию повисшей в воздухе спекуляцией, поскольку метод – тот единственный мост, по которому могут происходить взаимообогащающие обмены между теорией и практикой. Что касается метода, адекватного теории переживания, то вполне очевидно, что он не может быть чисто исследовательским, реализующим одно лишь познавательное отношение к своему объекту. Он должен быть методом психотехническим. Образец такого рода метода в советской психологии мы видим в теории поэтапного, формирования умственных действий П. Я. Гальперина, где изучаемый предмет, говоря словами знаменитых марксовых тезисов, берется не только в форме объекта, или форме созерцания, а как человеческая чувственная деятельность, практика, в которую активно включен и сам исследователь.
Разработка подобного метода, как и вся проблема переживания с теоретической и с практической стороны, является делом многоаспектным, междисциплинарным. Психология не способна сама охватить всю эту проблему целиком. Читатель мог убедиться в этом на примере нашего исследования, где мы, стараясь провести одну только психологическую точку зрения, вынуждены были абстрагироваться от многих важных аспектов целостной темы. Ввиду принципиальной ограниченности чисто психологического подхода, хотелось бы привлечь внимание к проблеме переживания представителей других дисциплин, прежде всего гуманитарного цикла, которые могли бы внести незаменимый вклад не только в теорию переживания, но и в практику психологической помощи. Одними усилиями психотерапевтов, психологов, суицидологов здесь не обойтись. Этнограф, фольклорист, специалист по научному атеизму и истории религий могли бы дать психокоррекционной практике богатейший материал о приемах, способах, методах социальной организации человеческого переживания на разных стадиях общественного развития и в разного типа культурах. Социолог и историк могли бы помочь этой практике исследованием явлений массовой психологии в периоды общественных кризисов, переломных периодов в истории общества. Очень большую роль может сыграть философ. "Схематизмы сознания", опосредующие человеческое переживание, – это особые системы значений, в которых на уровне индивидуального сознания предстают определенные компоненты общественной идеологией психологии. Поскольку задача философии, как она сформулирована К. Марксом, состоит не только в том, чтобы объяснять мир, но и в том, что бы изменять его, а важнейшую часть изменения мира составляет формирование нового человека, то в практическое решение проблемы переживания марксистско-ленинская философия может внести свою лепту творческим созиданием "схематизмов", органически вытекающих из коммунистического мировоззрения и способных наполнять осмысленностью человеческую жизнь даже при самых тяжелых кризисах.
Психология, разумеется, не может претендовать на то, чтобы ставить задачи другим дисциплинам. Это лишь призыв к сотрудничеству в деле развития теории и практики психологической помощи. Автору же остается надеяться, что его труд окажется полезным для специалистов, уже сейчас помогающих человеку в преодолении критических жизненных ситуаций.