Психотехническая практика должна быть так или иначе организована. Вне определенной организации никакая Работа невозможна. Почти [1] невозможна работа в одиночку. Как правило, работа проходит в группах с Ведущим (он же терапевт, он же лидер) во главе. В качестве вспомогательной (но в случае необходимости и основной) формы возможна работа в "тройках". Три человека – оптимальный состав самой маленькой "рабочей" группы. Работа в "тройках" часто практикуется при полу-заочном обучении психотерапии и психотехнике, и в московской психотехнической среде довольно популярна.
Здесь я расскажу, как можно разыграть схему Практикума для начинающих [2] (на примере первой темы этого Практикума) в предположении, что три человека взялись более или менее самостоятельно – начать практическую психотехническую работу над собой. Техника включения "троечного" практикума в работу объемлющей группы может быть достаточно разнообразной; кое-что по этому поводу будет сказано в соответствующей главе.
Почему для работы над собой человеку нужны другие люди?
Как любит повторять один толковый автор (и неплохой Работник) [3], "человек сделан из людей". Все, что есть в человеческой психике, попало туда из взаимодействия с различными людьми путем интериоризации, – присвоения, "овнутрения" психикой того, что ранее было внешним. И чтобы в присвоенном разбираться, тоже нужны Другие.
Дело в том, что Другие Люди "сделаны из людей" не совсем так, как мы сами. Каждый "сделан" по-своему, хотя все из сходного материала. (Тот же автор говорит, что человек создание "штучное".) И для того, чтобы начать понимать это практически (а не на уровне "общих соображений"), чтобы задаться вопросом, как же "сделан" я сам, как у меня "это устроено", мне нужно сопоставить себя с Другими, которые сделаны из того же (в пределах данной культуры, субкультуры, суб-субкультуры и т.д.) материала, но иначе.
Но для этого к Другим, со-участникам в Работе, нужно относиться особым образом и особым образом строить "рабочее общение".
В обычной жизни, в обычном общении нам постоянно друг от друга что-то нужно, – очень многое и на разных уровнях. Во-первых, часто нам друг от друга что-то нужно практически. Это самое понятное и самое легкое: "Мадам, передайте мне, пожалуйста, соусник. Не будете ли вы добры передать также и салфетку, потому что соус почему-то пролился на скатерть..." Ясное дело, что тут уж не до внимания к собеседнице.
Но кроме того, совершенно обычным фоном нашего общения оказывается то, что мы хотим друг от друга какого-то включения в свое психическое поле. Если я в автобусе говорю соседу: "Сойдите, пожалуйста, с моей ноги, потому что мне неудобно, когда вы на ней стоите", – это не только практическая коммуникация; уж будьте уверены, я ухитрюсь сказать это таким образом, чтобы человек почувствовал себя Редиской, а я выглядел незаслуженно и серьезно Обиженным...
Такого рода "накруты" постоянно присутствуют в нашем общении. Нам нужно друг от друга какого-то отношения, нужно, чтобы другие люди включились в нашу ситуацию, приняли на себя какие-то роли, которые мы им назначаем. Мы хотим определенных взаимодействий.
Поэтому, в частности, мы в обычном общении почти неспособны проявить действительный интерес к тому, как живет другой человек сам по себе. Если он как-то прижал мой хвост, мне не до того, чтобы интересоваться, как он там живет: мне, во-первых, надо как-то вытащить свой хвост, но это даже не полдела, а одна десятая; дальше мне нужно развернуть коммуникацию по поводу этого события таким образом, чтобы получить массу всяких психологических дивидендов, – чтобы я почувствовал себя правым, а он виноватым и т.д. И наоборот, если я наступил ему на хвост, тоже будет масса "цепляний" друг друга по этому поводу. Говорят, что труднее всего спокойно и разумно относиться к тому, кому ты сделал что-то нехорошее...
Хорошо, если ваши партнеры по Практикуму минимально связаны с вами "по жизни". Если каких-то связей не удается избежать, нужно стараться не задействовать их во время Работы (а позже можно будет сделать их предметом самой Работы). И тогда мы получаем возможность посмотреть, каким может быть общение, если мы не запускаем в собеседника свои "крючки", – не привлекаем его на свою сторону, не жалуемся ему, не ждем сочувствия. Мы можем испытать то, что я называю "бескорыстным интересом", – то есть остановить привычные взаимодействия с людьми и попробовать посмотреть, как живут разные люди сами по себе, независимо от того, чем они могут быть нам полезны "практически" и психологически.
Тут нас ждет масса открытий. Мы можем, например, с удивлением обнаружить, что вещи, которые мы считали сугубо индивидуальными, очень распространены. Мой "скелет в шкафу" (так страшно, что о нем кто-то узнает) может оказаться стандартной принадлежностью стандартного стенного шкафа в стандартной квартире. С другой стороны, мы можем узнать, что вещи, которые мы считали само собой разумеющимися и общераспространенными, у других обстоят совершенно иначе, что для кого-то это не только не само собой разумеется, а даже вообще совсем не так. Узнавая это, мы имеем возможность значительно переосмыслить детали своей собственной жизни.
Очень важно подчеркнуть, что наш Практикум, будучи начальным этапом работы, не только не предполагает, но категорически запрещает какие бы то ни было "психотерапевтические" действия в отношении друг к другу. В частности, не пытайтесь, пожалуйста, "помогать" друг другу, жалеть или утешать друг друга, давать советы, друг друга "лечить". Все это полностью и совершенно исключается той установкой, которую нужно принять в этой коммуникации.
Впрочем, отказавшись от всех попыток делать это намеренно и искусственно, мы имеем тем больший шанс получить во многих отношениях реальное продвижение и значимые результаты, в том числе иногда и психотерапевтические.
Но пытаться работать вдвоем – опасно. В частности, сколько ни предупреждай, все равно велика вероятность разыграть берновскую игру в "психотерапию", ядовитую и жесткую, когда один из участников работы начинает изображать как-бы-терапевта, а другой – как-бы-клиента, кто-то кому-то начинает "помогать", кто-то кого-то начинает "лечить".
Третий необходим как "человек-на-стреме", – супервизор, который прежде всего следит за тем, чтобы работа была Работой, в данном случае – технической наработкой средств и умений, а также материала.
Назову некоторые общие принципы такой работы.
Первый принцип. Люди собираются поработать в тройке, чтобы поработать в тройке. Не путайте это ни с чем другим. Если вы собрались попить чаю, пофлиртовать, потусоваться, побыть друг с другом – это замечательно, но не надо называть это "работой в тройке". Даже если вы используете работу в тройке как предлог для того, чтобы потусоваться, отделяйте то время, которое вы работаете, от того времени, когда вы тусуетесь, флиртуете, запускаете друг в друга крючки игр и сценариев. Как говорят в народе, "мухи отдельно, котлеты отдельно".
Нужно все время помнить, что вообще-то основным, несущим смыслом этой работы является то, что три человека собрались для технической (напоминаю о "высоком" смысле этого термина) проработки чего-то. И только уже во-вторых это делается на реальном живом материале – поскольку, в отличие от технологии, техника без реального живого материала не существует. Мы никогда не занимаемся технологией, мы занимаемся живой техникой. Но начинающим (да и продолжающим) нужно помнить, что все это – учебная сессия. Так же как при учебном вождении автомобиля неизбежно нужно куда-то ехать, но лучше не пытаться сразу ехать на важную бизнес-встречу, а уж тем более – в детский сад за детьми.
Вообще, собираясь на работу в тройку, нужно четко осознавать себя учащимися. Это самое высокое звание, которое в Мастерской можно приобрести. Чтобы это поддерживать, полезно находить возможность каждые минут десять ненавязчиво напоминать друг другу" что это – работа в тройке.
Второй принцип. Участники работы в тройке в принципе равноправны. Единственное, что дает основание предположить, что кто-то кого-то, допустим, учит, или кто-то "с" кем-то работает, – это реальное понимание ситуации в данный момент. Кто понимает, тот и лидер – де-факто. Часто бывает, что сидят как-бы-клиент и как-бы-терапевт, но клиент понимает больше и лучше, и оказывается, что при сохранении формы их диалога на самом деле как-бы-клиент работает с как-бы-терапевтом.
Равноправие, как во всякой демократической системе, поддерживается строгим соблюдением правил, за чем, в частности, и следит супервизор. Есть четкие описания различных форм Работы. Работа в режиме бейсика – это одно, работа в режиме постановки проблемы – другое, учебная работа в режиме как-бы-реальной психотерапии (после прохождения бейсика, на следующем этапе) – третье, и т.д. Есть еще работа со снами, сценарная сказка, и пр. Обязательно должен быть четко очерчен жанр работы, формы работы, предполагаемое время. Если время нужно удлинить или укоротить, это, опять же, должно быть оговорено. то есть необходим постоянный организационный контроль.
Нужно четко договариваться, кто есть кто, в течение какого времени, как это делается, каковы методы и пр., и жестко соблюдать договоренности. Сдвижки возможны, это должно быть предусмотрено (всегда же хотели одного, а получается совсем другое), но сдвижки должны четко организационно оформляться. Если мы чувствуем, что в данный момент было бы неуместно и формально то, что мы намылились делать, а нужно перекантоваться на что-то иное, – нужно это оговорить.
Может возникнуть, например, необходимость изменить жанр: скажем, был (у относительно продвинутой тройки) "второй бейсик", вдруг вскрылась "язва тяжелой проблемы", и тут и.о. терапевта напыживается (или потирает руки): "Ну, щас мы эту проблему решим". В этот момент надо поступать совсем не так. Даже если речь идет о достаточно продвинутых участниках работы, можно лишь предложить сменить жанр бейсика на опыт психотерапии (предложение, подразумевающее возможность разных вариантов ответа). Во-вторых, не забыть добавить: "Мы, конечно, понимаем, что мы не психотерапевты, но давай попробуем применить такие-то и такие-то методы и средства, посмотрим, что у нас получится". то есть человеку, у которого вылезла проблема, все равно надо оставаться участником работы в тройке, который пришел сюда для того, чтобы учиться. Если проблема при этом решится – замечательно. Но если "просто" удастся корректно подвигаться, – это тоже будет большим шагом вперед. Подвигаться корректно на основании живо трепещущей проблемы, – это будет большая работа по снижению уровня индульгирования.
Очень важно соблюдать ритуалы. Оргформа тройки обязательно предполагает как принятие на себя, так и снятие с себя ролей, а также моменты обсуждения и совместного принятия решений, где напоминается, что на самом-то деле мы все "на равных", хотя вот только что я был клиентом-в-соплях, а ты был терапевтом-в-кресле. Когда мы остановились и начинаем обсуждать, что происходит и как мы будем двигаться дальше, эти роли снимаются, и мы – равные участники работы в тройке. Необходимо научиться в нужный момент из предыдущего места вылезти, а в новое место попасть.
В частности, после каждой работы обязательно как минимум четвертую часть времени посвятить ее обсуждению. По форме желательно, чтобы обсуждение организовывал супервизор, дав по своему разумению слово сперва одному, потом другому, а потом себе.
Следующее правило тройки. Не путать личные отношения с работой в тройке. Сев на место исполняющего те или иные обязанности, исполняющего какую-то функцию в тройке, нужно уметь отставить в сторону все отношения, какие были "до того". Не дай Бог, например, во время обсуждения начать сводить счеты.
Поговорим теперь о некоторых технических правилах психотехнической коммуникации. Я буду описывать их на примере первого занятия стандартного Практикума, – "событие из жизни рассказывающего", – но это относится ко всем занятиям Практикума.
Формально занятие состоит в том, что один из участников, "рассказывающий", излагает другому, "расспрашивающему", какое-нибудь недавнее событие из своей жизни.
Первое правило такой коммуникации состоит в том, что все содержание целиком и полностью принадлежит рассказывающему. Это кажется само собой разумеющимся, но поначалу реально соблюдать это правило очень трудно. Слушающему все время хочется как-то "подвинуть" рассказчика – высказать свое мнение, дать оценку, как-то повлиять на содержание рассказа.
Мой опыт показывает, что если человеку удается хотя бы чуть-чуть схватить вкус общения, свободного от такого вмешательства, сразу и резко меняется его общение и в обычной жизни. Почему?
Общаясь в быту, мы обычно автоматически предполагаем, что находимся с собеседником на одном и том же поле и говорим об одном и том же. На самом деле это не так, потому что у одного собеседника психическая реальность одна, а у другого – Другая. Я не буду сейчас рассказывать, как это описывается теоретически (мы к этому еще вернемся, говоря о невротическом механизме слияния). Однако в предлагаемой работе мы будем иметь возможность убедиться в этом практически.
В обычном общении это различие реальностей не осознается; мы думаем, что говорим про одно и то же на одном и том же поле. Поэтому, когда собеседник на этом поле видит или, не дай Бог, делает что-то не так, как нам бы хотелось, мы начинаем всячески ерепениться; мы либо пытаемся заставить его двигаться на этом поле по нашим правилам, либо чувствуем себя вынужденными двигаться по его правилам. Ясно, что и из того, и из другого возникает масса неудобств как для нас, так и для нашего собеседника.
На этом Практикуме мы имеем возможность очень внимательно и тщательно отработать как раз эту сторону общения. Слушающему нужно все время помнить, что его собеседник рассказывает о своем событии в своей жизни, на своем поле, меж тем как слушающий живет на другом психическом поле.
Я предложил бы здесь такую метафору: идешь вечером по улице, видишь не зашторенное окно и уж конечно посмотришь в него; смотришь с улицы в это окно и видишь, как там люди живут. При этом не имеешь никакой возможности взаимодействовать с этой жизнью. На этом Практикуме создаются особые условия: рассказывающий о событии как бы приглашает расспрашивающего посмотреть на свою жизнь; то, что человек рассказывает, – это нечто вроде открытого окна, создающего такую возможность.
Здесь есть одна тонкость. На практике мы сразу же увидим, что необходимо очень интенсивное взаимодействие, интенсивное сотрудничество между рассказывающим и расспрашивающим, чтобы состоялся сам разговор. Но это касается процесса рассказывания, а не содержания рассказа.
Еще раз: даже если событие, о котором идет речь, – проблемное, если человеку в этом событии несколько дискомфортно, задача слушающего и расспрашивающего ни в коем случае не состоит в том, чтобы пытаться с этим что-то "делать", чтобы помогать, как я обычно это называю, "бедным девочкам".
Еще об этом можно сказать так. Когда Шерлок Холмс приезжает на место события, он внимательно все осматривает, очень многое узнает, его проницательность позволяет ему о многом догадываться. Но он проводит свое исследование таким образом, чтобы не оставить там, на месте события, никаких следов, чтобы не вмешаться своим осмотром в это событие. Такова установка, которая необходима в этом общении: не оставлять следов на чужой территории; помнить, что эта территория – чужая.
Еще один образ: рассказывающий пригласил нас посмотреть на свою жизнь как бы в музей, и поэтому надо надеть мягкие войлочные тапочки, чтобы не наследить.
Это требует определенного мастерства, и учиться этому мастерству – первая задача "практикантов" бейсика. Поначалу не все будет получаться, потому что этот способ общения резко противоречит всем нашим привычкам; привычнее сразу лезть друг к другу в душу (точнее, в психику), даже не сознавая этого.
Человек, который в состоянии обратить внимание на ближнего, заметить, что в сходной, вроде бы, ситуации, ближний живет иначе, чем он сам, – это уже чуть-чуть другой человек. Он становится добрее, внимательнее; он в большей степени сам стоит на собственных ногах и готов позволить это другому. Он начинает понимать, что у него тоже не все очевидно, что у него тоже есть свои идиосинкразии.
До сих пор я говорил преимущественно об установках расспрашивающего. В чем же задача рассказывающего?
Прежде всего, участники работы могут прожить (извлекая из этого драгоценную квинтэссенцию опыта) только тот материал, который они же и предложили; в их распоряжении будут те события, которые они принесут. Если они попытаются отделаться незначащими событиями, то их разговоры будут пустыми. Если человек рассказывает о событии, которое ему самому неинтересно, то и его собеседникам будет неинтересно.
С другой стороны, достаточно понятно, что у каждого из нас в шкафу есть "скелеты", которые мы очень бережем от чужого глаза, которых мы боимся, стыдимся и пр. У каждого из нас масса такого, о чем посторонним людям не скажешь. И сколько бы мы ни уславливались о "тайне группы" или тайне работающей тройки (при работе в группе люди могут договориться, что какие-то вещи они обсудят только втроем, не вынося это на общий круг), все равно очевидно, что всего не расскажешь, да это, вообще говоря, и не нужно.
В такой работе мне кажутся очень важными требования хорошего вкуса. Я категорически против тенденций (свойственных, как мы видели на ряде "воркшопов", некоторым американским гештальттерапевтам) вытаскивать все, что есть, "класть кишки на стол". Мне это кажется столь же неуместным, столь же неправильным, как рассказывать незначимое или пустое. Мы должны с самого начала учиться психологическому "такту".
Рассказывающему (не без помощи расспрашивающего, конечно) нужно пройти между этими двумя границами, Сциллой и Харибдой, – малой значимостью и слишком большой нагруженностью. Он может рассказывать то, таким образом и с такими подробностями, что, каким образом и насколько кажется ему уместным, значимым, важным и психологически интересным.
Еще одна рекомендация: ничего не выдумывать, – ни ради литературных прикрас, ни ради соображений тайны. Нам нужно настолько, насколько это возможно, иметь дело с реальным материалом, который отличается от выдуманного тем, что он – живой, и потому обладает массой связей с другими частями нашей психики, которые могут постепенно выявляться. А выдуманный материал такими реальными живыми связями обладать не может.
Быть правдивыми и искренними очень трудно, это требует мастерства и искусства; это удастся не сразу. Поэтому очень часто может получаться, что человек начинает рассказывать, идет по какой-то линии, а потом вдруг чувствует, что он чуть-чуть "заврался". Не бойтесь таких моментов, – это нормально, естественно и почти неизбежно; давайте себе и друг другу право вернуться назад, стереть с доски часть рассказанного, переиначить пере-рассказать. Относитесь к этому, как говорят психологи, "толерантно", то есть простите это себе и другим, и будьте готовы в любой момент дать возможность "нового старта".
Что делает рассказывающий, чтобы "впустить" собеседника в свое событие? Поначалу он просто рассказывает об этом событии. Затем он, скорее всего, получает ряд вопросов.
Здесь действует следующее правило: слушающий-расспрашивающий имеет право спросить обо всем, что ему кажется интересным и имеющим отношение к делу; здесь нет никаких ограничений. Спросить можно обо всем. Вместе с тем, рассказывающий имеет право на какие-то вопросы отвечать, а на какие-то – нет. то есть мера открытости, которую он выберет, – его дело, это его выбор.
Что должно получиться в результате этой беседы? Это может выглядеть следующим образом. После того, как кто-то расскажет о событии, кто-то выслушает, а потом расспросит, расспрашивающий должен настолько войти в событие рассказывающего, чтобы быть в состоянии рассказать о нем. При работе в группе это можно сделать, собравшись снова в большой круг, где расспрашивавшие о событиях расскажут о них (с разрешения рассказывавших, конечно) всем остальным. При работе в тройке это может быть пересказ расспрашивающего "на троих", причем в роли основного слушателя выступит супервизор.
Ясно, что рассказывавший получит шанс узнать много нового и интересного, потому что как бы ни было велико взаимопонимание, искажения всегда тоже велики. И это само по себе интересно.
Но в общем задача работающей пары – прорисовать, как на экране или на холсте, который находится "между" ними, событие таким образом, чтобы оно стало более или менее понятным, создать. как говорят психологи, "хороший гештальт" события.
Для себя, в своей памяти, человек может обозначить событие просто одним коротким символом, мгновенным визуальным образом или одним словом, максимум одной фразой. Он про него все помнит, все знает. А когда он об этом рассказывает, это разворачивается в длинный текст. И еще нужно, чтобы этот текст был понятен слушающему. И они вместе должны создать нечто что уже будет более или менее понятно всем остальным: из факта внутренней жизни сделать нечто доступное изложению и доступное пониманию группы (или "тройки").
С другой стороны, не стоит делать из этого псевдо-литературное произведение, историю, которую можно было бы рассказать про кого угодно, но не имеющую отношения к данному конкретному живому человеку. Нужно, чтобы каждое событие, которое будет рассказано, было не отчужденным рассказом, чтобы оно было событием именно этого человека, чтобы мы получили возможность через это событие, как через окно, посмотреть на жизнь человека.
Мы говорили о том, что расспрашивающему не следует "оставлять следов" на территории собеседника; но при этом в самом процессе взаимодействия – рассказывания и расспрашивания, – его роль очень велика, и от него требуется значительная активность. Почему?
Рассказывающий погружен в содержание. Если событие, о котором он рассказывает, для него эмоционально нагружено, значимо, весомо, он может начать в нем "тонуть", – вновь с ним отождествляться, переживать его заново, говорить как бы "изнутри" события, обращаясь к его участникам. А расспрашивающему нужно получить в конце концов достаточно ясный образ этого события.
Для этого ему нужно, во-первых, манерой своего слушания и своими вопросами организовать общение, – так, чтобы собеседнику было легко и комфортно, чтобы захотелось что-то ему рассказывать. Во-вторых, ему нужно так "структурировать" разговор, чтобы получить весь необходимый материал и организовать его в "гештальт" события, выделив фигуру и обрисовав значимый фон.
Таким образом, он не просто слушатель, он именно "расспрашивающий", и его роль в организации как процесса, так и содержания этой беседы очень велика Здесь он начинает учиться определенному мастерству.
Рассказывающий, впрочем, тоже имеет возможность узнать много неожиданного и тоже овладевает определенным мастерством. Хотя, казалось бы, мы все взрослые люди (и, как правило, думаем, что уж поговорить-то мы умеем), но в действительности это – непростое дело. Не пугайтесь, что трудно, но не забывайте учиться; навыки обеих позиций в дальнейшем нам будут совершенно необходимы.
Одна из трудностей такого общения, которая предъявляет к участникам значительные требования и вместе с тем создает большие возможности, состоит в том, что в этой работе необходимо "распараллеливаться", то есть разделять свое внимание между содержанием того, о чем идет речь (события, которое происходило "там и тогда"), и процессом, который происходит в данный момент, "здесь и теперь". то есть нужно быть одинаково внимательными (но как бы в разных частях своего "психологического процессора") как к тому, что рассказывается, так и к тому, как проходит процесс общения.
Обозначение этой особой функции и помощь в ее осуществлении – специфическая задача супервизора. Супервизорами обычно (хотя не обязательно) просят быть более опытных людей. Специальный интерес супервизора, его специальное дело – внимание к процессу коммуникации.
Но независимо от наличия супервизора, оба "работающих" участника беседы, – и рассказывающий, и расспрашивающий, – должны уделять этому какую-то часть своего внимания. Чем в большей степени это удастся, тем значительнее будет как рост их мастерства, так и успех их конкретной работы.
Расспрашивающему необходимо следить, как собеседник рассказывает – как он выражает свои эмоции, как он их скрывает, о чем охотно рассказывает, о чем умалчивает. Рассказывающему тоже полезно обращать внимание, как его слушают, – на что собеседник в большей степени реагирует, что ему более, а что менее интересно, как он выражает и скрывает свои эмоции и т.д.
Как говорил Витгенштейн, во всяком тексте (а тем более во всякой беседе) кое-что "сказывается" в самом содержании беседы, а кое-что "показывается": устройством текста, тем, как он произносится, поведением собеседника и пр.
В психологических терминах можно сказать об этом так. есть семантика общения – то, о чем идет речь; а есть прагматика – то, что происходит в процессе общения. В некоторых школах психотерапии процессу, то есть тому, что происходит "здесь и теперь", в данный момент, уделяют даже больше внимания, чем содержанию. Я лично сторонник равновесия: мне кажется важным и то, и другое; эти стороны дополняют друг друга. То, как ведет себя собеседник, является дополнением к тому, о чем он рассказывает, и наоборот. То и другое вместе создают "объем".
Теперь о строении самого разговора. Как рассказать о событии? Как расспросить о событии?
Не считайте дальнейшее обязательным требованием. Это не более чем эвристические указания, но практика показала, что они бывают полезны. Они могут вам помочь, если вы растеряетесь, если вы не будете знать, о чем дальше спросить, о чем дальше рассказать. Это очень приблизительная схема, "палочка-выручалочка" – как можно устроить этот "образ на холсте". Хотя вполне возможно, что рассказ и его содержание "устроятся" совсем иначе.
Я разделяю рассказ о событии (как и последующие темы) на четыре слоя. Первый слой – само событие, его сюжетная канва. Второй – контекст, то есть те обстоятельства, которые нужно знать, чтобы вникнуть в индивидуальную окраску события.
Скажем, студентка рассказывает о том, что к ней вчера приезжала в гости мама. Мы можем, расспросив, узнать, что студентка – не москвичка и живет в общежитии; что мама живет не очень далеко и имеет возможность приехать в гости на один день; это – минимум событийного контекста. Затем имеет смысл выяснить ее отношения с мамой. Одно дело, когда приезжает "как бы в гости" мама, которая дочку непрестанно контролирует, которой дочка боится; другое дело, – мама, без которой девочка скучает, с которой она привыкла жить вместе, а теперь они врозь; совсем иная окраска события, можно даже сказать – другое событие.
Здесь есть очевидная зависимость: чем больше у людей общего контекста, тем меньше нужно описаний. Когда я общаюсь со своими близкими, с которыми я вместе живу, мне достаточно двух-трех намеков, чтобы событие стало понятным, потому что контекст известен. И чем меньше общего контекста, чем меньше люди знакомы, тем больше нужно пояснений, чтобы было понятно, в чем же действительно состоит событие.
Это тоже вопрос искусства и мастерства: нужно не упустить чего-нибудь значимого, такого, что меняет в корне всю суть дела, и вместе с тем не увязнуть, не зависнуть, не утонуть в деталях, которые не очень важны. Времени, которое дается (минут 30-40), достаточно, чтобы узнать о жизни собеседника довольно много, но недостаточно для того, чтобы погрузиться в эту жизнь целиком. Тут нужно выбирать значимый контекст и смотреть, что имеет отношение к делу.
Я могу вам рекомендовать эвристический метод, который уместен и полезен как здесь, так и во многих подобных ситуациях. Я называю его "методом ромашки". Всякое отклонение в сторону контекста – это уход, отдаление от центра, от сути события. Как только вы почувствовали, что вы отклонились слишком далеко, вы задаете себе и собеседнику вопрос: какое это имеет отношение к самому событию? Этот вопрос возвращает вас обратно, и так получается лепесток: отклонение и возвращение.
Затем снова происходит отклонение, снова задается вопрос, какое это имеет отношение к делу, – следующий лепесток, и т.д. Этот способ позволяет постоянно возвращаться к сути дела.
Здесь необходимо предупреждение. Если вы будете двигаться только по содержанию и не будете обращать внимания на то, что происходит в непосредственном живом общении, здесь и теперь, – вы рискуете набрать материал для собственных проекций. Вы, скажем, услышали слово "свекровь", у вас есть свое отношение к собственной свекрови (и соответственно – к "свекрови вообще"), и вы это отношение проецируете на рассказ собеседницы. Набрав некоторое количество таких проекций, вы начинаете строить совершенно выдуманную картину, а не понимать то событие, про которое вам рассказали. Чем больше вы начинаете жить в своих проекциях, тем меньше вам хочется воспринимать реальные "пометы" (интонации, мимику и пр.) собеседника; и наоборот, – чем меньше вы их воспринимаете, тем больше вам приходится полагаться на свои проекции.
Поэтому здесь особенно важно "распараллелиться" и быть одновременно и в содержании того, о чем речь, и в контакте с собеседником, то есть смотреть, как и что происходит в общении.
Третий слой – это то, как событие живет в человеке после того, как оно произошло, и, в частности, сейчас, когда он о нем рассказывает. Это очень интересный аспект; он заставляет нас очень ясно и чисто практически, без всякой далекой и излишней философии, психически представить себе, как интересно мы устроены в отношении к времени. Событие произошло, допустим, три-четыре дня тому назад, или пятнадцать лет назад, но если это значимое, осмысленное, наполненное событие, если человеку есть о чем рассказать, значит это событие до сих пор каким-то образом в нем живет. Во внешнем мире, в истории оно уже прошло, и его "там" больше нет, а в человеке, в его психике оно продолжает жить, обрастает отношениями, оценками, чувствами...
Одними событиями мы гордимся, других стыдимся, каким-то радуемся, по поводу других – огорчаемся и т.д. Причем отношения и оценки эти могут меняться; в момент события человек может относиться к нему одним образом, через полчаса – другим, через три дня – третьим, а через 15 лет – может быть и вовсе пятнадцатым.
Для первой работы я предлагаю (впрочем, это не обязательно) взять событие недавнее, в масштабе 4-5 дней, чтобы оно было живо в памяти, чтобы можно было вспомнить, как там все было.
Наконец, четвертый слой, как бы "замыкание" этого гештальта, некоторый итог. Есть две возможности задать вопрос про этот слой. Одна возможность формально соответствует сути дела, но очень опасна по форме общения. Формально вопрос звучит так: "В чем для тебя смысл этого события?"
Но таким вопросом мы рискуем вызвать человека на то, что в психотерапии называется "рационализацией". В ответ на такой вопрос многие могут начать выдумывать что-то, уместное с точки зрения общепринятых идеологических ценностей и пр.: что-нибудь "высокое" или "умное", что-то вроде "морали" в басне.
Я очень люблю пример из одной пародии на басни Крылова, который позволяет на всю жизнь запомнить, что такое рационализация. В этой пародии после того, как рассказана история о вороне, лисице и сыре, предлагается "мораль": "Когда хочешь сыр кушать, на сосну не садись".
Так что если вы "впрямую" пытаетесь узнать, в чем для рассказывающего смысл описанного события, вы рискуете "промахнуться". Но есть возможность задать этот вопрос себе и своему собеседнику несколько иначе, и вместе над этим подумать; может быть и слов особых не понадобится, все станет и так понятным.
Вопрос звучит так. После того, как достаточно интенсивно "вспахано поле", – рассказан сюжет, выяснен контекст, много поговорили о том, что переживается по этому поводу, как это осознается, – задается вопрос: "Ну так и в чем же состояло событие?"
Может быть, по ходу рассказа и обсуждения объем материала, его целостность, его организация и сама суть события сильно смещались. Начинается рассказ как бы про одно, а потом он переориентируется, захватит какой-то другой материал, или отторгнет часть материала, как лишнее; и вот, чтобы подвести всему этому итог, понять, к чему же мы в конце концов пришли, проработав полчаса или чуть больше, можно задаться этим вопросом: "В чем же состояло событие?"
Как раз здесь уместно еще одно пояснение. Бывает, что после всего моего длинного объяснения, люди начинают интересоваться "критериями": что является событием, а что на событие "не тянет". В таких случаях я отвечаю, что событие – это то, что вы сами для себя (или ваш собеседник для себя) считаете событием. Это вовсе не обязательно "эпохальное" событие, перелом в жизни.
Но возможен все же один существенный критерий, являющийся одновременно подсказкой в ответе на последний вопрос: событие – это то, что для человека имеет некоторый собственный внутренний смысл. Это не просто "факт", внешний или внутренний, это нечто, что имеет, с одной стороны, какое-то "фактическое" выражение, а с другой – несет для человека некий смысл.
Соответственно, событие данного человека с его смыслом может быть только у этого человека. Каков человек – таковы его события, и наоборот, каковы события – таков и человек.